Виставка Михайла Гершензона «Асорті»: картинно-карантинний вернісаж в Будинку Архітектора

5 лютого 2021 року відкрилася виставка живопису київського архітектора Михайла Гершензона. Це перша художня виставка в Центральному Будинку Архітектора під час пандемії, що, звичайно, вселяє надію. «Асорті» — так Михайло Шимонович сформулював мозаїчний принцип авторської збірки робіт. «Є художники, в яких є свій чіткий почерк, а в мене все різне, асорті. Не знаю, чи то позитивна якість, чи ні. Подивився на щось – ах, схвилювало!». Публіка, що скучила за живим спілкуванням, була численна і захоплена – друзі, родичі, колеги, студенти. Багато хто з присутніх давно знав Гершензона-портретиста, хтось відкрив для себе яскравого пейзажиста, тонкого лірика і романтика. Розмаїття барв, несподіваного кольорового співзвуччя, квітів та букетів, пір року, дерев – квітучих та під снігом, метеликів та всюдисущих котів. Такий багатий та різноманітний, веселковий та іскристий світ живопису Михайла Гершензона. Експозиція розмістилася на третьому поверсі, в зеленій залі, й триватиме до кінця місяця. Вхід вільний.

Из «книги отзывов»: «Получила просто обалденное удовольствие! Потрясающей души человек, добрейший, интеллигентный! Сколько теплых слов было сказано о нем друзьями, коллегами, просто людьми! Работы — живопись, рисунок — море позитива! Заряжаешься радостной, солнечной энергией! Когда ты видишь это светлое, теплое, такое родное и домашнее ощущение мира — ты и сам заряжаешься этим праздником жизни и понимаешь, какой ты счастливый человек! Как здорово, что есть еще люди, которые могут дарить любовь к жизни, к братьям нашим меньшим, к цветам, деревьям, да просто к людям и ко всему, что тебя окружает, потому что в этом человеке полно этой самой любви, и он делится ей со всеми, кто рядом! Как здорово, что несмотря ни на что, в мире еще есть интеллигентные люди, коих я увидела множество на выставке! Спасибо, Михаил Шимонович, за доставленное удовольствие!» (Инна Эдуардовна Гончарова)

Блиц-интервью: Михаил Гершензон о живописи и о себе

Художественный институт. В КГХИ я поступил в 1974 году, после армии, и закончили мы в 80-м, мастерская Н. Б. Чмутиной. Причем меня как рисовальщика сразу как-то «вычислили», и я с первого курса всем «китайничал» в ее мастерской. Я же закончил, до армии еще, Художественно-промышленный техникум.

Техникум и Лавра. В 1967-м, когда я приехал из Умани и поступил в техникум, он находился в Лавре. Там мы один год проучились, а потом три года – уже на ул. Киквидзе. На территории Лавры было наше общежитие, в комнате двенадцать человек, колонка с водой во дворе, и умываться зимой приходилось среди снега и льда.

Рисунок в техникуме преподавала Татьяна Павловна Шевченко, наш классный руководитель. Она называла нас «уманяне», потому что из художественной студии Умани поступило аж восемь человек. И она не устраивала нам никаких классных собраний – мы просто беседовали, или все вместе шли куда-нибудь. Она водила нас на «Варшавскую мелодию» в Русскую драму. Помню Аду Роговцеву в главной роли – сильнейшее впечатление. Еще у нас был преподаватель Евгений Петрович Козлов, вел художественное конструирование, скульпторы Палладий Владимирович Дутчак, Валерий Валентинович Швецов.

Рисовали ли мы Лавру? Конечно! Я еще застал Лавру, когда не было Родины-матери. Это был такой мир мелких улочек, домиков, благоухающей сирени, каких-то построек! И мы уходили в этот лабиринт, в нем можно было заблудиться. А на уроках физкультуры катались на лыжах вдоль лаврских стен! Я сейчас смотрю – как не убились там, я не знаю.

Монумент «Родина-мать», который не впечатлил. Приезжал Брежнев, и было два объекта, которые сдавали. Я работал в мастерской Леонида Филенко в Киевпроекте, но мы «сидели» на Владимирской горке, Леонид Иванович занимался Музеем Ленина, а еще мы проектировали архитектурный факультет КИСИ (Л. Филенко, М. Гершензон, В. Коробка). Другая группа (ЗНИИЭП) занималась Родиной-матерью. Как-то особо мы к ней не прониклись. И с пропорциями фигуры там что-то не то… Но так сложилось, и видишь, Родина-мать смотрит в ту сторону, и очень актуально, по-моему. Всё относительно: когда-то было одно, теперь – другое.

Почему Художественный институт. КИСИ даже не рассматривался. Я же в уманской художественной студии учился! Студия была уникальная. Вот, как выставка моя называется «Ассорти», так и студия была в этом плане. Разновозрастные люди, и такая обстановка, что наш руководитель, Корней Генрихович Мекиндо, никого и никогда рисовать не учил. Рисовать мы учились друг у друга. А он создавал творческую атмосферу и был духовным центром. Ну, если даже солдаты в самоволку в нашу студию приходили! А я был маленький, в первом классе туда пошел, и много чего не понимал. И студию как бы два раза закончил, учась по четыре года, всего восемь лет.

Корней Генрихович чувствовал людей, мог безошибочно подсказать, куда поступать. Кого во Львов направлял, в Полиграфический, кого – в Киев. Володе Бовкуну (известный сегодня художник), посоветовал художественную школу (РХСШ), мне – техникум. «Только учти, — говорит, — ты все равно архитектором будешь». И я пошел в техникум, и потом поступил-таки на архитектуру. А художественная атмосфера, как в студии, была для меня важна, поэтому КИСИ я не воспринимал. К тому же, когда я служил в армии, жена Гала поступила в КГХИ и как бы проторила мне дорогу. В итоге мы учились вместе, в мастерской Чмутиной.

Учителя-художники. В Художественном институте у нас преподавала Елена Овчинникова, ее отец был директором Русского музея. И Вера Баринова-Кулеба, очень классная, причем тогда я ее не понимал. Она казалась мне не достаточной богемной что ли. А сейчас, Боже мой, как она мне нравится!

В армии я так соскучился по рисованию! И я рисовал. И Лена Овчинникова договаривалась с художником Зарубой, чтобы я посещал занятия вместе с графиками. И, конечно, я тогда много нового узнал. Оказалось, например, если смотреть в три четверти на человека, то зрачок, ближний к тебе, должен быть чуть темнее, чем зрачок дальний. Я даже не думал, что есть такие нюансы, тонкости такие…

А вообще учился сам. Как получил в детстве этот заряд в уманской студии, так все время и стараюсь его не потерять. Все в нашей студии, и я в том числе, смотрели на старших ребят, как они постепенно росли в своем мастерстве. А они росли быстрее, чем, я, потому что я в первом классе начал, а они были взрослые. Вот это «мои университеты»…

Учителя из мирового искусства. Леонардо да Винчи нравился особо – он тоже 52-го года, правда на пятьсот лет старше. Я думал: вот это да! Дерзкий был, заявлял: ну, я-то с ним посоревнуюсь! Ну, а так, конечно, Боже ты мой, вся мировая живопись. Эль Греко! А наши…! А Врубель!

Отношения с художниками-современниками. Только подсматривал. Я стеснялся, скромный, не лез в знакомство, и всё наблюдал, какие у них новации.

О впечатлениях. Написал когда-то акварельку: груша на Лысой горе. Мы там живем недалеко. И растет это дерево аж над самым обрывом. Я нарисовал, а потом понял, что я нарисовал. Это же Козье болото, Крещатый Яр! То самое время, которое ярко описывает Павло Загребельный в романе «Диво». Удивительная книга, я когда-то был потрясен. Впервые узнал о ней еще в техникуме, от классной руководительницы, она принесла роман на внеклассное чтение. Я, конечно, был ленивый, не читал. Потом прочел дважды. И всё это вспомнилось, и перекличка времен, и описание дремучих лесов, и этот Сивоок, и этот Владимир, который кого-то пожег, приехал в какой-то город, а там… храм. Боже, эта картина прямо стоит перед глазами! А Болгария! Она, оказывается, была могущественней, чем Византия, и только предательство позволило ее победить. Настолько всё впечатлило, а потом ассоциативно наложилось и на Козье болото, и на Лысую гору, и получился такой «исторический» пейзаж.

А еще мы когда-то с Витей Харламовым, археологом, ездили на практику в Переяслав-Хмельницкий, вели раскопки и фиксировали фундамент Михайловского собора ХI века.

О Викторе Харламове. С Витей Харламовым мы познакомились в армии. Меня из призывного пункта на ДВРЗ (два раза отпускали, а потом взяли) отправили прямиком в Сибирь. Приехал майор, отобрал художников (я как раз закончил КХПТ), и всех нас – в Мариинск, это как раз Транссибирская магистраль. Я хотел бы еще раз туда съездить. Такой образ! Всё такое низкое, и огромная тюрьма стоит, знаменитая пересылочная. И тут появляется Витя Харламов. Он уже закончил КИСИ, а после института служили год. А я, после техникума – два. Командир полка организовал с Витей «стройбат». И выдали всем кирзовые сапоги, Витя взял бидон с олифой и опустил сапоги туда. Внутрь олифа не попала, но сапоги целый месяц напитывались, чтобы воду не пропускать. Вот тогда мы с ним и познакомились.

О сибирском клубе. Я приехал, а там клуб – сарай такой, зеленой краской стены покрашены, и надо оформить, потому что какой-то очередной съезд партии. Заказал я белый полистирол, а это начало 1970-х, и мне достали. И получился дворец, сказка! В белом полистироле, со всеми достижениями народного хозяйства. И тут приехал зам Н. А. Щёлокова [министр внутренних дел СССР] И. К. Яковлев [начальник внутренних войск]. Недаром был такой девиз: «Во внутренних войсках всегда и везде порядок!». Это точно, мне выдали такие кисти и такие краски, о которых я в Киеве и не мечтал. В общем, командир полка привел Яковлева в клуб, и они обалдели. Дали мне отпуск, и я из Сибири в Киев и обратно – как на ковре-самолете!

«Обеденные портреты». Они нарисованы в Киевпроекте, во время обеденных перерывов. Не за один раз, конечно, а за несколько. Я такой голодный был насчет порисовать, не передать, честное слово.

В портрете, конечно, исходишь из того, как человека чувствуешь. Много, много было портретов.

Нарисовал архитектора Сашу Донца, классный портрет получился. И вдруг работа пропала. Боже, выставка, исчез портрет, очень я был расстроен. Оказалось, его «украла» Зоя, будущая жена Саши. Потом вернула, конечно, а после выставки я подарил им этот портрет.

Матеріал підготувала Олена Ненашева (А+С 1-2 ‘2021, с. 214-220 та обкладинка)